Сто лет назад в «Русском слове» были опубликованы статьи Власа Дорошевича о юбилее династии Романовых
15 февраля 00:05
Репродукция миниатюры из книги «Избрание и венчание на царство царя и великого князя Михаила Федоровича» из собрания Оружейной палаты Московского Кремля
© РИА Новости
Читатель, имеющий представление о творчестве Власа Михайловича Дорошевича (1865–1922), будет удивлен, узнав, что знаменитейший русский публицист, беспощадный насмешник, бичеватель бюрократической России, называвший Щедрина «величайшим учителем русского журналиста», был и несомненным русским патриотом. Вместе с тем Дорошевич не терпел квасного патриотизма, «возмущающего душу подделкой национального чувства». Соответствующий курс он стремился придать газете «Русское слово», которая под его руководством превратилась в самое популярное периодическое издание (тираж 1 млн экз. в 1917 году).
Контекст
Петр I: pro и contra
«Не нашлось никого…»
Два очерка — «Избрание на царство» и «Романовы», присланные Дорошевичем в редакцию для публикации в дни 300-летия дома Романовых, стали предметом острого конфликта между автором и исполнявшим тогда редакторские обязанности в «Русском слове» Н. Валентиновым (Н. Вольский). Бывший марксист, одно время близкий к Ленину, которого издатель «Русского слова» Сытин пригласил, чтобы укрепить газету на «левом направлении», заявил, что эта «холопская статья» может быть напечатана только через его труп. Тем не менее итогом «острой стычки» стал уход из редакции Валентинова, поскольку договор с Дорошевичем предусматривал безоговорочную публикацию всего, что он присылал в газету. Имя Дорошевича было, говоря нынешним языком, брендом «Русского слова», и члены правления «Товарищества И.Д. Сытина» прекрасно это понимали.
В результате 21 февраля 1913 года вышел номер «Русского слова», все восемь полос которого были отданы двум художественно-историческим очеркам Дорошевича. А 24 февраля в газете появилось авторское «Послесловие» к этой публикации, безусловно, ставшее своего рода напоминанием избранной в ноябре 1912 года IV Государственной думе о важности преодоления партийных, сословных и прочих раздоров на фоне нарастания политического кризиса в стране. Великолепный знаток истории, Дорошевич понимал, перед какой пропастью может оказаться Россия, и использовал историческую дату для своего рода предупреждения.
Не окончивший даже гимназического курса Дорошевич был глубоко и всесторонне образованным человеком. И публикация о начале династии Романовых свидетельствует о дотошном изучении документов по истории Смутного времени.
«Московские новости» сохраняют орфографию и синтаксис публикации в «Русском слове».
Влас Дорошевичписатель, публицист«Жуткое место и страшные люди — престол и Москва». Влас Дорошевич о роли царя и Думы на Руси
«Их голоса, — голоса выборных, — тормозят дело развития и устройства страны». Послесловие после праздника
«Жуткое место и страшные люди — престол и Москва»
Влас Дорошевич о роли царя и Думы на Руси
21 февраля 1613 года
21-го февраля, в соборное воскресенье, в Доме Пречистой, в московский Успенский собор, ранним утром собрался:
— Для «общего», для «великого дела» «великий собор».
Всесословный земский собор.
Из «лучших, крепких и разумных», из «надежных» людей.
Их было до 700 человек, из них 277 грамотных.
Всем «верховодил» Свято-Троицкой лавры великий келарь Авраамий, из рода Палицыных. Великий господин. Под его, келаревой, рукою было столько земель, угодий и вотчин, принадлежавших обители, и был он господином над столькими крестьянами, сколько не имел ни один мирской вотчинник. У него был огромный приказ дьяков и подьячих, под его рукою было войско монастырских стрельцов. Келаря в шутку называли «королем».
Здесь, в Доме Пресвятой Богородицы, собрались съехавшиеся:
— Для государского обрания, — избрания именитейшие бояре.
Все было решено уж накануне, в субботу.
К великому келарю на Троицкое подворье, в Богоявленском монастыре, собрались дети боярские, гости разных городов и всякого звания люди и принесли «общее рукописание» — избрать на российские государства Михаила Федоровича, Романовых сына.
…Решено было избрать:
— Едиными усты.
И сегодня великий собор собрался только:
— Ради докончания дела.
Тут были воеводы-освободители, «начальники», державшие в своих руках всю Москву.
…Сбившийся с ног, исхлопотавшийся за время выборов, боярин Федор Иванович Шереметев переходит от боярина к боярину, «витается» за руку и ласковой улыбкой успокаивает.
Кому глазами, а кому и на ухо повторяет то, что говорил он боярам во все время соборов:
— Миша еще мал, нам с ним быти будет повадно.
Здесь все, что осталось от старых, великих боярских родов, вырезанных Грозным и Годуновым.
Нет только «столпа боярского», — Василия Васильевича князя Голицына. Он бы за царство потягался. Но он в плену вместе с Филаретом.
Здесь дворяне, дети боярские, атаманы казачьи, стрелецкие головы, гости, торговые, посадские люди.
Выборные не меньше 50-ти городов и уездов. 12 грамотных крестьян, не владельческих, а представителей «черных государевых земель», да неизвестно сколько не знавших грамоте.
На паперти и потихоньку в церкви члены «великого собора», от 7-го по 20-е февраля, на масленице и на первой неделе, посланные «в города» для спроса и для уговоров, рассказывают, как в городах:
— У всех людей та же мысль.
Как по земле:
— Народ с радостью признает Михаила царем.
А издали, из-за кремлевских стен, несется гул. Словно морской.
То шумит:
— Мелкий люд, «конечный» избиратель.
Народ московский.
…И для «конечного» всенародного избрания послали великого келаря Авраамия, Феодорита, архиепископа рязанского, и боярина Василия Петровича Морозова:
— Спросить народ.
Загудели, как при крестном ходе, кремлевские колокола.
Красная площадь, как морем, залита была человеческими головами.
Здесь стояло войско и «мятежный» московский народ.
Народ кучился по кровлям восьми деревянных церковок, разбросанных по площади.
Чу, заблаговестили.
Из-за трех, уступами одна над другой поднимавшихся стен Кремля, из невысокой тогда, украшенной старыми боевыми часами, башни чтимых Фроловских (Спасских) ворот, с пением, с горящими свечами показалось шествие и направилось к Лобному месту.
Здесь когда-то, на этом месте, после всех ужасов и жестокостей, каялся пред народом и рыдал Грозный, и народ рыдал вместе с царем. Здесь он требовал всеобщего примирения, и враги кинулись в объятия друг к другу. Здесь, на этом месте, лежал обезображенный и окровавленный труп Самозванца с маскою, дудкою и волынкою в руке, и тело Басманова валялось тут же у его ног.
На это место поднялись Авраамий, Феодорит и Морозов.
Что бы говорили они, на огромной площади нельзя было бы слышать.
Едва увидев на Лобном месте двух святителей и боярина, — народ закричал:
— Михаила! Филаретова сына! Михаила Федоровича!
Сквозь общий крик и вопль можно было расслышать:
— Природного!.. Государя природного!..
По жене Грозного ему внука.
По матери Феодора ему племянника.
…Это был страшный, — как страшны таинства, — исторический великий крик.
Народ в последний раз сказал свою волю.
…Войска и народ по Москве, по 2000 церквам, в тот же день бояре и дьяки, разделясь по городу, приводили:
— К целованию пресветлому государю Михаилу Феодоровичу.
А был он, государь, в тот день невелик, ростом в 16 лет 7 месяцев 9 дней…
Поход по царя
Михаил Федорович был болезненный, с детства напуганный мальчик.
Он знал, что его «прочат» на московское царство.
И вот страшный час наступал.
Царя Федора Годунова, — он слышал, — убили.
Царя Димитрия, — самозванца, — на его уж памяти, убили.
Царя Василия, — у которого он был стольником при молодой жене, — силой постригли.
Вот на что его зовут в эту страшную Москву, где по ночам полусветло, как в розовый закат, от пожаров, где, — видел он, — на улицах валяются трупы, и по черным пожарищам с окровавленными мордами бегают озверелые от человечины собаки.
У иноки Марфы Ивановны не могло не сжиматься сердце.
Она видела московских цариц.
Видала Марью, молодую царицу царя Шуйского. Видала, как ее постригали насильно.
Видела другую Марфу, тоже иноку, — вдову Грозного, — и вместе с нею плакала над гробом убитого ребенка, когда ее «Никитич» привез его из Углича.
Жуткое место и страшные люди — престол и Москва.
14-го марта, в воскресенье, после ранней обедни, послы с привезенными иконами двинулись из Новоселок.
Когда подошли к устью реки Костромы, — к ним присоединился город.
При колокольном звоне всего города крестным ходом пошли к Ипатьевскому монастырю.
…Из святых ворот Ипатьевского монастыря навстречу вышел крестный ход.
Черное монастырское духовенство несло хоругви и кресты. И за крестным ходом шел с посошком, как знатному лицу подобает, болезненный юноша, — еще мальчик, — и дородная, невысокого роста, еще со следами былой красоты женщина, лет 42–43-х, в монашеском платье.
Михаил Романов и инока Марфа Ивановна.
Это было около 9-ти часов утра.
«По обряду», приложившись к крестам и образам, Михаил Федорович и инока Марфа Ивановна допустили к себе посланных от великого собора и:
— Дали видеть свои очи.
Мирские поклонились в землю.
Моление на царство
…Приблизился боярин Шереметев и правил челобитье:
— Великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея России, ваши государевы бояре, и окольничьи, и думные люди, и стольники, и стряпчие, и дворяне московские, и приказные люди, и иных городов дворяне и жильцы, и головы стрелецкие и сотники, и гости, и атаманы, и казаки, и стрельцы, и всякие служилые и торговые и всех городов московского государства всяких чинов люди вам, великому государю, велели челом ударить и о вашем государевом здравии спросить.
При слове «царь» Михаил заплакал.
«С великим гневом и плачем» выслушал челобитья, — говорит летописец.
Был ли это гнев? Быть может, ужас.
Архиепископ и боярин произнесли по две речи.Сначала Михаилу Федоровичу, потом иноке Марфе Ивановне.
Инока Марфа Ивановна отвечала:
— У сына и в мыслях нет на таких великих, преславных государствах быть государем.
Он «не в совершенных летах».
Да и кроме того:
— Отец его, митрополит Филарет, теперь у короля в Литве в большом утеснении.
А ему, Михаилу:
— Без благословения отца своего на московском государстве никак быть не мочно.
И, гневная, инока Марфа Ивановна с сыном пошла:
— В свои кельи.
Посольство долго молило ее и сына идти «по порядку», «по обряду», «по чину» назад за крестами в церковь.
Наконец, вняв духовенству, они согласились.И крестный ход вступил в собор Св. Троицы.
Отпели молебен.
…Пред Михаилом стояла сплошная стена горящих ризами икон, с которых глядели на него темные лики, и целый лес крестов и хоругвей.
Люди стояли на коленях, просили и молили.
Молили долго и «пристально».
И, наконец, начали грозить.
Теперь:
— Московское государство и святые Божии церкви, и чудотворные иконы, и многоцелебные мощи от неприятеля в конечном разорении и в обругании будут. И того ради все взыщет Господь Бог на нем, государе, и на ней, государыне иноке Марфе Ивановне.
Тогда инока Марфа Ивановна с сыном стали на колени пред чудотворными иконами Пречистой Богородицы и великих московских чудотворцев Петра, Алексия и Ионы и долго земно молились.
С рыданьем инока Марфа Ивановна воскликнула:
— Се Тебе, о Богоматери, пречистая Богородице, в Твои руце, Владычице, чадо свое предаю, и яко же хощеши, устроиши ему полезная и всему православному христианству.
Поднявшись, она сказала, что:
— Во всем положилася на праведные и непостижимые судьбы Божии.
Перекрестила и поцеловала своего сына и поклонилась ему.
Это было в 3 часа дня.
Михаил принял из рук Феодорита царский посох, а свой оставил монастырю на память.
…К государю приступили:
— Тебе бы, великому государю, нас, сирых, пожаловать, быть в царствующий град поскорее!
Государь объявил своему царскому:
— Походу в Москву быти скоро.
Венчание на царство
…В воскресенье, 11-го июля, государь вышел в золотую палату и сел на царское место.
Своего родственника стольника князь Ивана Борисовича Черкасского да стольника воеводу князь Димитрия Михайловича Пожарского пожаловал боярами.
Князя Димитрия Михайловича Пожарского, «очистителя русской земли», до сих пор писавшего к государю в грамотах:
— Твой Митька Пожарский.
А сказать князю боярство, «у сказки стоять» было велено думному дворянину Гавриле Пушкину.
И тут начались трудности царствования.
Здесь, в эту минуту, начались споры о местничестве.
Гаврило Пушкин челом бил «на месте».
Ему:
— У сказки стоять и меньше князь Димитрия быть не вместно. Не по отечеству. Его родственники меньше
Пожарских нигде не бывали.
Но все уже было за юношу-государя предусмотрено.
И государь ко всему приуготовлен.
Государь указал:
— Для своего царского венца во всяких чинах быть без места.
И велел этот свой указ при всех боярах в разряд записать.
Дабы такое стоянье Пожарского выше Пушкиных вперед при определении мест «не в пример было».
Выступил дьяк и объявил указ государев.
Боярину князю Мстиславскому осыпать великого государя золотыми.
Боярину Ивану Никитичу Романову держать Мономахову шапку.
Боярину Трубецкому — скипетр.
Новому боярину князю Пожарскому — яблоко, — державу.
…На площади между соборами треугольником возвышался рундук, — помост, — кругом все было залито народом.
Смотрели, — главное! — чтобы кто‑нибудь не перешел государевой дороги.
Государь шел медленно, чтобы весь народ видел его медленность и величавость.
«Царю же и великому князю шествие творящу зело тихо и благочинно, яко всему народу дивитися его царскому происхождению».
Пред самим государем путь ему кропил святою водою его духовник протопоп Кирилл.
Посреди Успенского собора возвышалось покрытое сукнами, бархатами и камками:
— Великое чертожное место.
На нем стояло крытое золотистым бархатом, украшенное драгоценными камнями «царское место», называвшееся «персидским» или «престолом», с подножкой.
Слева от него на чертоге стоял стул с бархатной подушкой для митрополита.
…Государь сел на престол.
Митрополит по левую руку на стуле, высшее духовенство на скамьях от чертожного места к амвону. За государем по правую руку стали бояре и весь его синклит, по левую — старейшие из великого собора.
Посидев немного, все встали.
…Затем последовало венчание на царство.
Митрополит возложил на государя крест, диадиму, венец Мономахов, дал ему в правую руку «скипетр» и в левую — державу.
Особые почести воздавались Мономаховой «диадиме».
Прежде чем надеть ее на плечи государя, митрополит трижды поклонился диадиме.
И загремело царское многолетие.
…А пред причащением было совершено миропомазание.
Митрополит, стоя в Царских вратах, помазал царя на челе, ушах, персях, плечах и обеих сторонах рук.
Крупные капли мира, дабы не пали на землю, отерты были бумагой, и ее вслед за тем сожгли в алтаре.
Царь с особою точностью должен был соблюдать чистоту миропомазанных членов, не омывая их неделю. Неделю же он не должен был переменять белья. Не менялись и не вымывались его утиральники. На 8-й день царь мог омыться, переменить белье. А прежнее должно было быть вымыто с особым тщанием, и вода от омовения вылита должна была быть в горящую печь.
По отпуске литургии духовенство поднесло причастнику просвиру.
Когда царь вышел из Успенского собора на рундук, «главный боярин» Федор Иванович Мстиславский трижды осыпал его с головы выбитыми по случаю «великого дня» золотыми и серебряными деньгами.
Царь во всем «сане» прошел в Архангельский собор и, не снимая венца, приложился к гробницам великих государей.
Деда, царя Иоанна Васильевича.
И дяди, кроткой памяти, Феодора Иоанновича.
Когда он вышел из Архангельского собора, главный боярин Мстиславский вновь трижды осыпал его золотом и серебром.
В тот день в Грановитой палате был:
— Большой стол.
В этот день царю исполнилось 17 лет.
Скипетр и держава «Большого наряда» царя Михаила Романова выполнены в 1627—1628 годах (Оружейная палата Московского Кремля)
© РИА Новости
наверх
«Их голоса, — голоса выборных, — тормозят дело развития и устройства страны»
Послесловие после праздника
Отпраздновали трехсотлетие Дома Романовых.
Минувшее прошло перед нами.
Поднявшийся и проплывший призрак, близкий и родной, оставил по себе легкое облачко грусти.
Невольно пришлось сравнить:
— Век нынешний и век минувший.
…Ну, можно ли представить себе, глядя на то состояние страны, при котором вступил на царство
Михаил, — что уже внук его станет бить шведов, воевать Азов и на финском побережье закладывать
Петербург-городок?
Что такое был Михаил?
«Отрок», мальчик, ребенок, которого тешили, покупая ему карманные часики, медные, позолоченные:
— Ценою 8 рублев.
Каким же чудом случилось, что, поставив во главе ребенка, страна, которая «была трехдневна и уже смердела»:
— Восстала из мертвых?
Возьмем сравненье в черной избе того самого «пахаря», который, как корень, жил и живет в земле в то время, как древо российского государства на солнышке, широко раскинув ветви, цветет зелеными листьями.
Установленная Русью для себя власть была тем веретеном, вокруг которого обвертелись пущенные уже по ветру нити русской государственности.
И скрутились в такой плотный клубок, который не разрубить было уже ни польскому палашу, ни кривой ногайской сабле.
Но все-таки кто же помог свершиться этому чуду?
Чьими руками оно сделалось?
В 1619 году, через 6 лет, правление взял в свои руки Филарет.
Государь если не прирожденный, то урожденный.
Как бывают от природы художники, от природы замечательные музыканты.
Но до Филарета, за эти 6 лет, как не распалась, не развалилась русская страна?
Марфа Ивановна была женщина действительно замечательная.
Теремная женщина, которая, при тогдашних обстоятельствах, живет одна, своей головой, и возводит сына на царский престол!
По энергии ее можно сравнить только с великою Екатериной.
Но на этом сравнение между монахиней начала семнадцатого века и женщиной конца XVIII столетия, переписывавшейся с Вольтером, надо кончить.
У Марфы Ивановны не было, не могло быть государственного ума и понимания Екатерины.
Севши правительницей, она заботилась о благочестии и радела своей родне.
На Салтыковых и им подобных, забравших в свои руки власть и царя, надежды было мало:
— Только лише себя богатили.
Кто же работал над воссозданием страны?
Если бы наше теперешнее духовенство было поталантливее, «подуховеннее», как говорили в старину, повдохновеннее, как говорят теперь, оно 20-го февраля, правя панихиды, не только не забыло бы с особой торжественностью помянуть первую русскую царицу, «кроткую» супругу Грозного царя Ивана Васильевича, чарующая память которой дала Романовым обаяние в народе и привела их на царство, — оно помянуло бы великою панихидой:
— Земский собор.
Раскинувшаяся от края до края, на шестую часть земного шара, теперешняя Россия земным поклоном обязана тому, поистине «великому земскому собору, число участников которого доходило до семисот — и имена же их, кроме 277, Ты, Господи Русской земли, веси.
Тому земскому собору, в котором был весь «синклит», но были и «крестьяне черных волостей», — крестьяне, из которых 12 человек уже в те времена было грамотных.
Этот собор заседал в течение 10-ти лет, — одни выборные люди уходили, другие на их место приходили — и этим собором:
— Поднялось русское государство.
Какие были полномочия этого собора?
Была ли это конституция?
Случилося то летом,
Но был ли «уговор», —
История об этом
Молчит до этих пор,
— как пел в своей поэме гр. А.К. Толстой.
…Ни один из наших историков не находит никаких оснований думать, чтобы Михаил Феодорович, вступая на престол, давал какие-либо:
— Конституционные гарантии.
Да и некому было их требовать.
Земский собор существовал и работал не по писаному о нем закону.
А на основании закона, более действительного, сильного и непреложного, чем все писаные законы:
— Закона необходимости.
У боярства более не было в народе такого престижа, чтобы народ шел, по его слову, на все жертвы, какие требовались.
А жертвы для воскрешения государства требовались огромные.
Налоги доходили:
— До пятой деньги.
До сбора в пользу государства пятой части, 20% доходов.
Нужен был колоссальный авторитет, чтобы страна подчинялась такому подоходному налогу.
И этим авторитетом пользовался земский собор, в течение самого трудного времени, первых шести лет, своими руками поддерживавший и обряжавший государство.
Вернувшись из плена и вступив в правление, Филарет отнесся к земскому собору не так, как в наши дни отнесся Горемыкин к Думе, не как «раб ленивый и лукавый», давший ей на забаву «законопроект о прачечной», — Филарет сразу завалил собор работой об упорядочении государственных финансов, сборов, о поднятии благосостояния.
И земский собор работал при нем еще 4 года.
Россия была вытащена из той трясины, в которой увязла, двинута вперед и пошла полным ходом.
Тогда земский собор был распущен.
Он сделал великое дело.
Достойное представителей великого народа.
В течение 10-ти лет, — шесть лет один, четыре года с Филаретом, — поднял, на ноги поставил, спас:
— Воскресил Россию.
Богатыри — не мы.
Земной поклон и вечная память ему. Слава тогдашнему народу, пославшему таких представителей.
И когда проходит этот призрак, близкий и родной, облачко грусти остается после него.
Невольно сравниваешь:
— Век нынешний и век минувший.
По своему составу, наши обе палаты, Государственная Дума и Государственный Совет, вместе взятые, представляют собою:
— Земский собор.
От «синклита» до крестьян «черных волостей».
Права этого собора гораздо больше.
***
Если бы те учреждения и группы, которые имеют право выбора членов Государственного Совета, выбирали людей, действительно, достойных, в представительное учреждение посылали людей, к представительным учреждениям, действительно, расположенных, — ненавистники этих учреждений «по назначению» очутились бы в бессильном меньшинстве.
Выборные члены плюс не злопыхатели из членов Совета по назначению составили бы решающее большинство.
***
Если старичкам, тоскующим по былому всемогуществу, ненавидящим все новое, дрожащим, чтоб их не перевели в разряд незаседающих, готовым к реакционным услугам, старающимся себя превзойти в службе, — удается сводить на нет деятельность представительных учреждений, — то это удается им только при пособничестве тех выборных членов Государственного Совета, которые по каким-то соображениям тянут назад и которых совершенно напрасно выбирают в представительное учреждение.
Их голоса, — голоса выборных от страны, — дают «старичкам» вес и силу.
Их голоса, — голоса выборных, — тормозят дело развития и устройства страны.
Кто ж виноват в «таком Государственном Совете»?
Правительство или общество, так плохо выбирающее выборных членов Государственного Совета?
Приятно иметь не только источник всяческого благополучия, — но и готовый:
— Источник всяческих несчастий и неприятностей.
Очень, конечно, утешительно иметь такое правительство, на которое всегда и все можно валить.
Но не все же искать «причин своих бедствий в сочетаниях планет небесных», надо немножко:
— И на себя оборотиться.
Вот то облако грусти, которое оставляет за собой, пройдя перед глазами, призрак — «минувшее».
300 лет тому назад мы выбирали представителей в земский собор лучше.
И:
До здравого русского веча
Вам, мои государи, далече.
http://mn.ru/society_history/20130215/337578748.html
http://creativecommons.org/licenses/by/3.0/legalcode
