 То ли Пушкин, то ли Леопарди? |
Всегда был мил мне этот холм пустынный
И изгородь, отнявшая у взгляда
Большую часть по краю горизонта...*
Когда дорога начинает скручиваться в бесконечный горный серпантин, водитель врубает на полную катушку рок-н-ролл. Я пробую пробиться сквозь грохот:
– Андреа, мы едем в город Беньямино Джильи, а ты слушаешь эту гремучую смесь из шаманских завываний и перебродившего в истерику спиричуэлса. А как же бельканто?
– Джеймс Браун – тоже бельканто!
В Италии бельканто слушают в опере подагрические старички, какие-нибудь праздные лонгобарды из Германии и бабушки пенсионного возраста со слуховыми аппаратами. Молодежь предпочитает погорячее. Машина подпрыгивает между двумя холмами, между небом и землей. Между Лорето – Санта-Каза, Святой дом, воздушный, филигранный, словно скрипичный концерт, собор, построенный Браманте, и колледж иезуитов – и родиной Леопарди и Беньямино Джильи – Реканати. Земное и небесное. Кажется, что все просто, где и что. Но! Весьма возможно, когда-то пилигримы, паломники, без машины и без рок-н-ролла взбиравшиеся поклониться святому пределу Богородицы по раскаленной дороге, тешили себя мыслью, что Лорето – лестница в небо. На пороге они оставляли свои кровные в гостиницах и тратториях. И припадали к холодному распятию в полумраке церкви уже опустошенные торгашами, но безгрешные. Торговые ряды продавцов сувениров и по сей день опоясывают базилику, словно кольца удава. Впрочем, и того, кто жаждет увидеть холм Бесконечности в Реканати и погрузиться в атмосферу безысходного минора, навеянного тенями парка, наверное, вздымает сюда также не Святой дух. I feel good… холм Бесконечности, неторопливо разматывая клубок дорожной нити, растягивается в улицу, которая никогда не заканчивается. Водитель крутит головой, словно на шарнирах, вглядываясь в дорожные указатели, будто на них высечены строки Леопарди:
Но, сидя здесь и глядя вдаль, пространства
Бескрайние за ними, и молчанье
Неведомое, и покой глубокий
Я представляю в мыслях; оттого
Почти в испуге сердце…
Леопарди – леопард?! Символ коварства, свирепости, жестокости, животное, лишенное ореола романтизма. В Венеции на площади Сан-Джовании-э-Паоло есть тяжеловесный памятник, конная статуя кондотьера Бартоломео Коллеоне. Его автор – Верроккьо, но заканчивал его после смерти Верроккьо Алессандро Леопарди. Но они не родственники. Потому, видимо, кружевная ткань его стиха настолько невесома, что имя Леопарди возносится в небо, как воздушный шарик. Ровесник Пушкина, Джакомо старался вообразить бесконечность и поверял его далью, пространством, расстилающимся ровно, как скатерть. А может быть, равнина, разлинованная аккуратными рядами олив и виноградников, – нотный лист? Свою бесконечную тоску Леопарди оркестровал по классическим канонам. Причем столь виртуозно, что находится теперь в одном ряду с Данте, Тассо и Петраркой. Каждый классик несет на себе несмываемое клеймо типического: ниспадающий до пят плащ, непокорные локоны, словно убежавшие от бигуди, печальный ореол романтика над челом организует дежурный нимб в обрамлении лазурной драпировки неба.
На пьяцца Леопарди в центре Реканати – статуя Пушкина работы Опекушина. Тогда как в Москве на Пушкинской – Леопарди? Пушкин и Леопарди похожи, как настороженный окрик и эхо во тьме истории. И не только тем, что Москва на семи холмах и Реканати не лыком шит. А еще тем, что Пушкин пытался вырваться из привычного, набившего оскомину, унылого пейзажа, взбирался на Кавказ и даже хотел бежать за границу, на берега любимой Бренты. И Леопарди мечтал размотать нить судьбы в обратную сторону, спуститься с холма Бесконечности на равнину, сбежать из каменного плена и не видеть Башню Борго.
 Направо пойдешь – в библиотеку попадешь... Фото автора |
Темно-коричневый оттиск на голубом холсте на площади рядом с памятником напоминает одинокую ладью в шахматной партии, зашедшей в тупик: пат! И нависает над маленькой фигуркой Леопарди, похожей на пешку, словно перст судьбы. Дом, где родился итальянец, – трехэтажное здание, кирпичная кладка, шахматная доска: Casa Leopardi. Земной предел поэта, заключенный в решетки на окнах. Церковь, где его крестили, – по соседству через дорогу. Из того же кирпича, который добывали из породы, поставившей некогда оливковые сады и виноградники на дыбы, – бурого с пепельными подпалинами. Словно для того, чтобы старине придать вид достоверности, туристы и прочий люд тщательно протирают время от времени его своими спинами и штанами. Акварельная обшарпанность, словно не доведенный до конца ремонт, незавершенность, зарифмованная с бесконечностью. Одинокая олива посреди двора – и вовсе библейский символ, который требует непременного голубя. Этакий вынесенный жизненными бурями на Арарат поэтический ковчег:
…И когда
Услышу ветерка в деревьях шелест,
Я с этим шумом сравниваю то
Молчанье бесконечное: и вечность,
И умершие года времена…
Как водится по закону жанра, изгнаннику из рая не положено могилы в отчизне. Могила Леопарди в Неаполе. А здесь возле монументального сооружения времен Муссолини фрагмент надгробия.
…И нынешнее, звучное, живое,
Приходят мне на ум.
И среди этой
Безмерности все мысли исчезают,
И сладостно тонуть мне в этом море.
Не о том ли стенал в песенке Dicitencello vuio и сын сапожника и дочери школьного учителя Джильи:
Скажи, что там – мечтатель несчастливый,
Иль на любовь безумец ждет ответа,
Иль умирает он в тоске ревнивой,
Зачем поет? Ведь песнь уж спета!
Откуда эта печаль у бывшего плотника и певчего в кафедральном соборе? От Леопарди, чей графский титул был, словно обуза, обязавшая его предаваться безысходной романтике?
Виды этих холмов навевали на него уныние, тоску, ненависть: «ненавистная ночь Реканати». Его мамаша, Аделаида Античи, правда, была деспотом. Вся семья сидела на спартанской диете, сама она носила солдатские башмаки и бессменное платье с карманами, вечно оттопыренными связками ключей. В кладовые и погреб она одна имела доступ. Когда дети умирали, радовалась, что подарила небу очередного ангела… И Анна Андреевна заразилась от Леопарди жизненной хандрой: «Когда б вы знали…» Знаем. Зато два века спустя на этой почве, орошенной слезой последнего романтика, возник Мировой центр поэзии. Стало быть, кому-то надо и пострадать за «великое дело любви». Леопарди все же сбежал из Реканати. Но возвращение гения на родину неизбежно. Как сбежал, так и вернулся. И теперь стоит на площади своего имени, гений места. И ничего не изменилось с тех пор. Те же холмы, оливы и виноградники. Леопарди с печалью смотрит вниз с постамента на поэтов и недоумевает: что эти толпы графоманов тут делают? А они, в свою очередь, недоумевают: и чего этому флегматику не жилось на всем готовом? И Реканати не в состоянии разрешить эти вопросы. Лучше ими не задаваться. А войти, словно в сон, в винный подвальчик и выпить стакан вина Монтепульчано.
Monte – гора, холм. Укрыться, забыться на высокой горке от всех бед и катаклизмов – достойно стихотворения. Красный сок жизни бьется о стены бокала. Возможно, то самое вино, какое делали крестьяне в позапрошлом веке. Если добавить, жизнь станет веселее. Во всяком случае, не так безысходна. Всегда найдется выход. Это только улица бесконечна. И только в Реканати. У остального есть предел. Когда на город, словно римляне, наползают сумерки, зажигается красный. Луна или светофор? Не важно. Андреа, жми до упора! Догоним и перегоним Леопарди, впавший в пароксизм рок-н-ролл Джеймса Брауна нам в помощь. Мы едем на красный, вырываясь из пламенных объятий Реканати и возвращаясь. Ибо улица Бесконечности – это возвращение к себе…
* Джакомо Леопарди. Бесконечность. Перевод Анны Ахматовой
http://www.ng.ru/style/2011-09-29/8_ctreet.html
http://creativecommons.org/licenses/by/3.0/legalcode
Подробнее:http://www.ng.ru/style/2011-09-29/8_ctreet.html
