Избранное сообщение

четверг, 30 мая 2013 г.

Смесь французского с Маяковским



Газета "Коммерсантъ", №91 (5122), 30.05.2013

ТЕКСТ КОММЕНТАРИИ: 0





"Синдром Орфея" на Чеховском фестивале




Способ организации театральной материи в спектакле "Синдром Орфея" преобладает над стремлением к внятному высказыванию
Фото: Mario Del Curto

Вся галерея 4



Фестиваль театр

Чеховский фестиваль, проходящий при поддержке "Первого канала", страховой компании "Согаз" и ВТБ 24, представил на сцене Театра имени Пушкина российско-швейцарский проект — спектакль "Синдром Орфея" в постановке Владимира Панкова. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.

"Синдром Орфея" был показан на Чеховском фестивале в память о знаменитом франко-швейцарском продюсере Рене Гонзалесе, умершем в прошлом году. Он был многолетним директором "Види-Лозанн" — этот театр мог бы прославиться уж только тем, что находится в красивейшем месте, посреди парка на берегу Женевского озера, но благодаря стараниям Гонзалеса стал еще и одним из важнейших театральных "инкубаторов" Европы. Сам Гонзалес был человеком азартным, готовым на эксперименты, и при этом — не такое уж частое среди европейских продюсеров свойство — внимательным к тому, что происходило в России. И к предложению Чеховского фестиваля сделать спектакль с Владимиром Панковым он отнесся с энтузиазмом. Но так получилось, что прошлогодняя премьера "Синдрома Орфея", состоявшаяся в Лозанне, стала последней из состоявшихся в театре "Види" при жизни Рене Гонзалеса.


Спектакль идет на двух языках — русском и французском, потому что Владимир Панков объединил на сцене актеров, говорящих на этих языках. Подобный опыт у режиссера уже был: несколько лет назад он объединил русских и французов в работе над поэмой Марины Цветаевой "Молодец". Но тогда автор был один, и цветаевский текст произносился то по-русски, то по-французски. Теперь же авторов два: по признанию Панкова, он с самого начала придумал, что соединит на сцене Владимира Маяковского и Жана Кокто — поэму "Флейта-позвоночник" и пьесу "Орфей". Соединение имен, если отнестись к нему умозрительно, может вызвать столько же любопытства, сколько и скепсиса. "Оба — бунтари своего времени,— объясняет режиссер,— которые во имя любви шли напролом против норм и систем". С этим, конечно, не поспоришь, но в сущности где Маяковский, а где Кокто...


Спектакль Панкова, разумеется, не научный анализ двух поэтов и не сравнительное жизнеописание двух интереснейших личностей. "Синдром Орфея" — произвольный микс музыки, танца, драмы, поэзии и вокала. Знакомые с изобретенным Панковым жанром SounDrama (и одноименной театральной компанией) вряд ли были чем-то удивлены: слова царапаются о звуки, музыка провоцирует пластику (хореограф Сергей Землянский), движения выворачиваются обратно в слова, те, в свою очередь, улетают в пение; жанры подхватывают друг друга, друг друга пресекают, подпитывают, а иногда благородно приходят друг другу на помощь. Странно ждать от Панкова не только линейного развития сюжета, но и внятной логики развития действия. И что бы ни придумала автор либретто Ирина Лычагина, способ организации театральной материи здесь все-таки превалирует над стремлением к внятному высказыванию.


Приходят ли друг другу на помощь Маяковский и Кокто, трудно утверждать наверняка. Они вынужденно пытаются сосуществовать, и каждый "дарит" спектаклю важные темы. От Маяковского — советская Москва: художник Максим Обрезков помещает персонажей за стены Московского кремля, ряд безошибочно узнаваемых зубцов на авансцене похож на ширму, над которой герои кажутся немного кукольными, и когда в заднике открывается прямоугольный проем, то фон тоже напоминает зубец. Пирамида, похожая на деформированный Мавзолей и в то же время на крышку гроба, летает над сценой. Зеленые "ленинские" лампы кремлевским стенам гармонично вторят — и, когда сцена суда из пьесы Кокто "Орфей" обретает черты страшноватого допроса в наших карательных органах, никаких дополнительных вопросов не возникает.


Пьеса, в свою очередь, является источником лирики и мистики — из нее приходит не только Эвридика, но и сама Смерть. Услугами обеих (в хорошем смысле этого слова) пользуется мающийся в озарениях и кошмарах Маяковский. Вообще здесь у каждого свой синдром. Мрачноватая круговерть спектакля, в котором не всегда легко разобрать, кому здесь от кого что нужно, одних зрителей завораживает, других же вгоняет в оцепенение. На парадоксы поэтического мышления, конечно, можно списать все что угодно, но запоминаются из "Синдрома Орфея" все-таки прежде всего живые проявления хороших московских актеров: нескладный и несчастный верзила Маяковский, сыгранный Петром Маркиным, и по контрасту с ним маленький Эртебиз Павла Акимкина — одновременно ангел и бесенок, хлопотун и искуситель, привносящий в страстно-сумрачный международный проект толику спасительного юмора.


http://kommersant.ru/doc/2199994




http://creativecommons.org/licenses/by/3.0/legalcode