Избранное сообщение

понедельник, 28 ноября 2011 г.

Барочный и порочный смутьян



Даже 11 картин Караваджо в Пушкинском музее – очень много


москва, выставка, караваджо / Хрестоматийный Караваджо, которому рады в Москве.Иллюстрация с сайта ГМИИ
Хрестоматийный Караваджо, которому рады в Москве.
Иллюстрация с сайта ГМИИ
Караваджо ждали с самого начала перекрестного Года Россия–Италия – когда только объявили, что, да, выставке быть. В Музей изобразительных искусств имени Пушкина работы прибыли из собраний Италии и Ватикана, и здесь есть хрестоматийные: «Юноша с корзиной фруктов» из римской Галереи Боргезе, почти не покидающее пределов Пинакотеки Ватикана «Положение во гроб» и «Обращение Савла» – его по такому случаю вывезли из римской церкви Санта-Мария дель Пополо. Оправдывать небольшой объем выставки не нужно, достаточно сказать, что в прошлом году в Риме показали 24 работы, это было беспрецедентно много.
Московские гастроли барочного художника стали крупнейшими вне Италии.
Многие не жаловали Караваджо, упрекая в вульгаризации искусства. Он привел на холсты уличные типажи да сцены с гадалками и мошенничествами. На выставке, правда, из нерелигиозных сюжетов есть только тот самый «фруктовый» «Юноша…» да «Спящий амур». Но славу живописца составила прежде всего сакральная живопись. Это не парадокс экспозиции – это парадокс его жизни. Художник не искал приключений на свою голову, а с удивительной последовательностью создавал их сам. Микеланджело Меризи из местечка Караваджо был смутьяном неуемного темперамента и скверного характера, затевал потасовки, кого-то даже убил, сидел в тюрьме, бегал от суда. География его перемещений простирается от Милана и Рима до Сицилии и Мальты. А если уж брать не имеющие прямого отношения к живописи детали – тут то говорили о его «склонности» к гомосексуализму (впрочем, искусства это все же касается: достаточно посмотреть на написанных им миловидных юношей), то в некоторых изображениях Богоматери узнавали уличных женщин. Нередко художник оставался без денег, и один из друзей посоветовал брать религиозные заказы, благо в эпоху Контрреформации их раздавали щедро. Караваджо долго не сдавался – все писал каких-то Вакхов (в Москву их не привезли). Довольно курьезно, что в итоге все-таки именно святые принесли известность такому балагуру. И довольно показательно – необязательно быть набожным, чтобы оставить след в религиозном искусстве.
Также в разделе:
Территория познания
Детям расскажут, есть ли жизнь во Вселенной
Чистилище для зрителей
"Пролог" для краковского фестиваля
"Независимая газета" поздравляет Игоря Артемьева
27 ноября главному борцу с монополиями – 50 лет
Караваджо включил живописи свет. «Погребной свет». В этом его новшество, и это делает его картины барочными. Разные сюжеты он интерпретирует как театральные сцены, только в отличие от многих барочных живописцев помещает их не в пышнотелую архитектурную декорацию, а выхватывает героев из тьмы диагональным световым потоком. И вот, например, в освещенном тельце «Спящего амура» звучит вдруг какая-то пронзительность, потому что всем своим видом, своим отрешенным пока еще в младенческом забытьи лицом он иллюстрирует печальную мысль о том, что сон – «репетиция» смерти.
Еще одна инновация – динамичные ракурсы. Что-то он, конечно, заимствовал у других – и в скрученной «серпантином» фигуре Иоанна Крестителя эхом вспоминается нагой юноша с Сикстинского свода, написанный тезкой Микеланджело. Но мало что сможет потягаться с его собственной интерпретацией «Обращения Савла», где место главного героя занял огромный лошадиный круп, а сам будущий апостол Павел, от божественного света упавший под лошадь, лежит головой к нам, распростерши руки так, что того гляди уткнется в картинную плоскость. Персонажам Караваджо временами бывает тесно в картине, как младенцу в материнской утробе. И они «толкаются», просятся в реальное пространство – как Савл, как Иосиф Аримафейский в «Положении во гроб» с почти упирающимся в нас локтем. Христианские персонажи тут не отстраненно-возвышенны, как в Ренессансе, а по-барочному чувственны, а частенько и откровенно будничны, ведь их прототипы – простолюдины.
Выставка в Пушкинском хорошо выстроена – 11 картин уверенно держат два зала, а пространные комментарии не утяжеляют показ, не будят «музейную усталость». Единственное, что пока мешает, – свет. По-видимому, здесь тоже решили поставить караваджистское освещение откуда-то сбоку, и на открытии картины нещадно бликовали, причем заранее было трудно угадать, с какого боку подойти, чтобы избежать «разъедающего» эффекта. Но все это несложно исправить
http://creativecommons.org/licenses/by/3.0/legalcode